Опирается на богатые традиции мировой культуры, включает в свои произведения идеи и образы художников разных эпох и разных народов, реалии многовековой истории и нетленного искусства. Вообще поэты серебряного века - И. Ан-ненский, А. Блок, В. Брюсов, Вяч. Иванов, А. Белый, М. Кузмин, Н. Гумилев - были людьми высокой и рафинированной культуры, что наложило неизгладимую печать на их творчество. В написанной в 1922 г. статье «Барсучья нора» Мандельштам подчеркивал открытость Блока мировой культуре. По его словам, Блок преодолевает «глубокую духовную трещину», которая наметилась в русском обществе во второй половине XIX в., - «отлучение от великих европейских интересов, отпадение от единства европейской культуры, отторгнутость от великого лона». Мандельштам отмечал, что Блок, «словно спеша исправить чью-то ошибку», торжественно клянется:

Мы любим все: парижских улиц ад

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна мощные громады.

В стихотворении 1934 г., посвященном памяти Андрея Белого, указывал на ту же особенность его творчества - широкие связи с необозримым миром, с накопленным человечеством духовным наследием:

Он дирижировал кавказскими горами

И машучи вступал на тесных Альп тропы.

Толпы умов, влияний, впечатлений

Он перенес, как лишь могущий мог...

2. Все это было общей чертой поэзии серебряного века. .Но Мандельштам в подходе к культурно-историческому наследию отличался от многих своих современников. Он не похож на художников «Мира искусства» (А. Бенуа, Л. Бакста, К. Сомова, Е. Лансере), которые стремились противопоставить окружающей «серой действительности» стилизованные, декоративные, изысканные картины прошлого. У Гумилева романтическое изображение яркой экзотической жизни дальних стран и героев прошлого подчеркивает унылую тусклость современности. Стилизованы картины исторической жизни у Брюсова, они замкнуты в своем условном времени и не связаны с сегодняшней действительностью. У Мандельштама культурно-исторические реалии вплотную приближены к современности, входят в сегодняшнюю жизнь. В «Петербургских строфах» (1913) Евгений из пушкинского «Медного всадника» возникает на исхоженных поэтом улицах тогдашнего Петербурга:

Летит в туман моторов, вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход -

Чудак Евгений - бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

Живой Батюшков - один из любимых поэтов Мандельштама - в посвященном ему стихотворении 1932 г. перенесен автором на улицы современного города.

Он тополями шагает в замостье,

Нюхает розу и Дафну поет.

Ни на минуту не веря в разлуку,

Кажется, я поклонился ему:

В светлой перчатке холодную руку

Я с лихорадочной завистью жму.

В произведениях Мандельштама оживают создатели великих произведений мирового искусства и созданные ими герои: Гете, «свищущий на вьющейся тропе» (как герой его книги «Годы странствий Вильгельма Мейстера»), и , «мысливший пугливыми шагами», и «светотени мученик Рембрандт», и Федра, и ахейцы, которые на своих кораблях плывут к Трое, и Ариост, и Державин, и многие другие. Эти образы в стихотворениях Мандельштама не воскрешают прошлое, они органическая часть современной поэту жизни, живут в его душе и поэтому становятся живыми и близкими для читателя.

3. Образы Мандельштама выражают преемственность духовной жизни человечества. Они могут вбирать в себя разные эпохи, разные цивилизации, концентрировать, спрессовывать их, они накладываются, впечатываются в современность. Рисуя портрет Ахматовой, Мандельштам в посвященном ей стихотворении 1914 г. сравнивает молодую поэтессу с Федрой - Рашель:

Так - негодующая Федра -

Стояла некогда Рашель.

При этом Федра у Мандельштама в этом и других стихотворениях совмещает в себе героиню греческого мифа, трагедий Еврипида «Ипполит» (V в. до н. э.). Сенеки «Федра» (I в.) и Расина «Федра» (XVII в.). В стихотворении, посвященном Ахматовой, Федра вбирает в себя и черты сценического образа, созданного великой французской актрисой Элизой Рашель (1821- 1858), которая выступала и в Петербурге.

Орфей и Эвридика из греческого мифа предстают в стихотворении Мандельштама «Чуть мерцает призрачная сцена...» (1920) и как персонажи оперы Глюка и перенесены поэтом в современную Россию:

Ничего, голубка Эвридика,

Что у нас студеная зима.

В стихотворении «В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа...» (1918) совмещены «Лесной царь» Гете и музыка Шуберта. Переживание, рожденное поэзией и музыкой прошлых лет, окрашивает пейзаж:

Старинной песни мир - коричневый, зеленый,

Не только вечно-молодой,

Где соловьиных лип рокочущие кроны

С безумной яростью

Качает царь лесной.

4. Разрыв с культурой прошлого, ослабление связей с мировой культурой - тревожное, опасное явление советской жизни после революции. Мандельштам предчувствует, предугадывает трагические последствия попрания гуманистических традиций европейской культуры. Восстановить связь времен, возродить отброшенные гуманистические традиции призвано, по Мандельштаму, искусство; в стихотворении «Век» (1922) он писал:

Узловатых дней колена

Нужно флейтою связать.

И это долг художника - он...

Своею кровью склеит

Двух столетий позвонки.

Поэзия Мандельштама, который писал свои стихи «на разрыв аорты», восстанавливала и продолжает восстанавливать нашу связь с духовной жизнью человечества, с его гуманистическими традициями.

5. Поэзия Мандельштама противостоит замкнутости, отъединенности от мира, культурной изоляции, ведущим к духовному обеднению. В его стихотворениях пространство воронежской земли бесконечно расширяется, включая в себя и Древнюю Элладу, и Рим, и тосканские холмы, и Францию, и Ереван, и Тифлис. «Тоска по мировой культуре», как он сказал в одном выступлении 1933 г., пронизывает его творчество. Он стремился заразить ею своих читателей.

6. Достоевский в известной речи о Пушкине (1880) отмечал «способность всемирной отзывчивости» русского гения. Обращаясь к мировой культуре, следуя ее гуманистическим заветам, вбирая в свое творчество ее достижения, ее богатства, Мандельштам продолжает высокую пушкинскую традицию. Он чувствует себя активным участником духовной жизни всего человечества и призывает к взаимообогащению, к слиянию культур, видя будущее русской культуры в духовном братстве с другими культурами. В стихотворении «Ариост» (1933) поэт писал:

Любезный Ариост, быть может, век пройдет -

В одно широкое и братское лазорье

Сольем твою лазурь и наше Черноморье.

И мы бывали там. И мы там пили мед...

Первый свой поэтический сборник, вышедший в 1913 году, Мандельштам назвал «Камень»; и состоял он 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания «Камня» в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая «ю велирное мастерство», «чеканность строк», «безупречность формы», «отточенность стиха», «несомненное чувство красоты». Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.

Не в пример другим рецензентам, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: «Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…» Слова эти тем более удивительны, что этнически Мандельштам не был русским. Настроение «Камня» минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово «печаль»: «О вещая моя печаль», «невыразимая печаль», «Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу», «Куда печаль забилась, лицемерка…» И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в «Камне» и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы: …Небо тусклое с отсветом странным -

* Мировая туманная боль
* О, позволь мне быть также туманным
* И тебя не любить мне позволь.

Во втором большом сборнике «Tristia», как и в «Камне», большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями. В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Часть из них посвящена Марине Цветаевой, с которой по свидетельству некоторых современников, у Мандельштама был «бурный роман». Не следует думать, что «романы» Мандельштама походили на игру «трагических страстей». Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, – как влюблённость в жизнь. Сам этот факт говорит о том, что любовь для поэта – всё равно что поэзия. Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвящено актрисе Александринского театра О. Н. Арбениной – Гильденбранд, к которой поэт испытал огромное чувство: За то, что я руки твои не сумел удержать,

* За то, что предал солёные нежные губы,
* Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
* Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: «Стихи Ахматовой – их пять… – нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы». Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни. Но постоянной же привязанностью, его вторым «я» оставалось беспредельно преданная ему Надежда Яковлевна, его Наденька, как он любовно её называл. Свидетельством влюблённого отношения Осипа Эмильевича к жене могут служить не только письма, но и стихи. Читатель может подумать, что Мандельштам во все времена писал только о любви, либо о древности. Это не так. Поэт одним из первых стал писать на гражданские темы. Революция была для него огромным событием, и слово народ не случайно фигурирует в его стихах. В 1933 году Мандельштам первый и единственный из живущих и признанных в стране поэтов, написал антисталинские стихи и прочёл их не менее чем полутору десяткам людей, в основном писателям и поэтам, которые, услышав их, приходили в ужас и открещивались: «Я этого не слышал, ты мне этого не читал» Вот одно из них:

* Мы живём, под собою не чуя страны,
* Наши речи за десять шагов не слышны,
* А где хватит на полразговорца,
* Там припомнят кремлёвского горца.
* Его толстые пальцы, как черви, жирны,
* И слова, как пудовые гири, верны,
* Тараканьи смеются глазища,
* И сияют его голенища.

* А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
* Он играет услугами полу людей.
* Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
* Он один лишь бабачит и тычет.

* Как подкову, дарит за указом указ –
* Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
* Что ни казнь у него – то малина
* И широкая грудь осетина.

Это стихотворение до недавнего времени хранилось в архивах Госбезопасности и впервые было напечатано в 1963 году на Западе, а у нас – только в 1987-м. И это не удивительно. Ведь каким должен быть смелым поэт, решившийся на такой дерзкий поступок. Многие критики расценивали его антисталинские стихотворения как вызов советской власти, оценивая его смелость, граничащую с сумасшествием, но, я думаю, такое мнение шло от желания видеть поэта с его сложной метафорикой, и как бы не от мира сего. Но Мандельштам был в здравом уме, просто с совершенно искренними чувствами он рисует атмосферу всеобщего страха, сковавшего страну в тот период времени. Это доказывают первые две строки этого стихотворения. Поэт вовсе не был политиком и никогда не был антисоветчиком, антикоммунистом.

Просто Мандельштам оказался инстинктивно прозорливее и мудрее многих, увидев жестокую, разрушавшую судьбы миллионов людей политику кремлёвских властителей. Это просто своеобразное сатирическое обличение зла. Строка «Его толстые пальцы, как черви, жирны» выразительна, но, возможно, чересчур прямолинейна. А дальше? «И слова, как пудовые гири, верны, тараканьи смеются глазищья и сияют его голенища. В этих строках Мандельштам даёт полное описание «кремлёвского горца». И как к месту следующая деталь – «сияющие голенища» – непременный атрибут сталинского костюма. И вот пожалуйста – внешний портрет готов. Психологический портрет в следующих восьми строчках: двумя строками сначала идёт оценка «тонкошеих вождей» – нукеров, окрещённых «полулюдьми».

Трудно придумать более великолепную характеристику для этих, чьи нравственные качества оказались ниже человеческих пределов, людей. Сталин расстреливал их братьев, сажал в тюрьмы жён, и не нашлось ни одного, кто бы восстал и отомстил за себя и за страну. Читая это стихотворение, мне невольно вспомнилась сказка о царе- самодуре, который постоянно кричал: «Казнить, или повесить, или утопить!» Только здесь, конечно, всё гораздо более зловеще. Строчка «Что ни казнь у него – то малина», на мой взгляд, весьма выразительна: здесь и сладострастие от упоения властью, и утоления кровожадности. А строчка «…и широкая грудь осетина» – прямой намёк на происхождение Сталина. А именно на легенду, говорившую об его осетинских корнях. Сталин к тому же вообще намекал, что он чуть ли не русский.

Мандельштам с сарказмом говорит о непонятной национальности советского правителя. Мне понравилось это стихотворение потому что оно бросает вызов политической и социальной жизни России. Я преклоняюсь перед смелостью Мандельштама, который один среди всей толпы, изнемогающей от несчастья, но живущей по принципу – «Нам всё не нравится, но мы терпим и молчим», высказал всю свою критическую точку зрения на окружающее.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

• Введение
• Глава 1. Особенности поэзии О.Мандельштама
• 1.1 Акмеистические взгляды на мир и искусство О.Мандельштама
• 1.2 Смысловой потенциал поэзии О.Мандельштама
• Глава 2. Тема любви в лирике О. Мандельштама
• 2.1 Любовная лирика О. Мандельштама
• 2.2 Лирический герой О.Мандельштама
• Заключение
• Список литературы
• Введение
• Мандельштам, Осип Эмильевич (1891-1938),
• - русский советский поэт, прозаик.
• Родился 3 (15) января 1891 в Варшаве в семье кожевенника и мастера перчаточного дела.
• Вскоре после рождения сына семья переезжает в Петербург. Здесь сознание будущего поэта постепенно пронизывается глубоким и творчески плодотворным культурным диссонансом. Патриархальный быт еврейского клана, впоследствии облекшийся в образ отвергаемого, заклинаемого, но и родного «хаоса иудейского», противостанет в творчестве поэта раз и навсегда ошеломившему, пленившему и отчужденно властному величию Петербурга с его имперской упорядоченностью и повелительной гармонией, которая не раз отзовется в мандельштамовской лирике темами вечного Рима и торжественности архитектурных шедевров. Позднее в поэзии Мандельштама оба этих фона запечатлелись в сочетании глубоких контрастирующих красок - черной и желтой, красок талиса (иудейского молитвенного покрывала) и императорского штандарта: Словно в воздухе струится / Желчь двухглавого орла (Дворцовая площадь, 1915); Се черно-желтый свет, се радость Иудеи! (Среди священников левитом молодым.., 1917).
• Лейтмотив мандельштамовских воспоминаний о детстве - «косноязычие», «безъязычие» семьи, «фантастический» язык отца, самоучкой освоившего русский и немецкий. В наследие поэту достается не речь, а неутолимый порыв к речи, рвущийся через преграду безъязыковости. Путь Мандельштама к лаврам известного поэта 20 в. пройдет через мучительные попытки преодолеть это косноязычие, расширить границы выговариваемого, обуздать «невыразимое» врожденным ритмом, найти «потерянное слово». Но наряду с косноязычием евреев, входящих в русскую речь извне, с усилием, Мандельштаму предстоит преодолеть и косноязычие надсоновской поры русской поэзии - 1880-1890, когда старые возможности языка исчерпаны, а новые лишь брезжат, и, наконец, безъязыковость будущего поэта, которому заказано благополучно пользоваться готовым языком и предстоит сквозь «высокое» косноязычие («косноязычием» именуется в Библии речевой дефект пророка Моисея) прорваться к своему уникальному слову.
• С ранних юношеских лет сознание Мандельштама - это сознание разночинца, не укорененного в вековой почве национальной культуры и патриархального быта: «Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых-внуков, влюбленных в семейственые архивы с эпическими домашними воспоминаньями... Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, - и биография готова». Но из этой неукорененности в национальном быте вырастет причастность всемирному бытию, акмеистическая «тоска по мировой культуре», способность воспринимать Гомера, Данте и Пушкина как современников и «сображников» на свободном «пиру» вселенского духа.
• В 1900-1907 Мандельштам обучается в Тенишевском коммерческом училище. Здесь царила особая интеллигентско-аскетическая атмосфера, культивировались идеалы политической свободы и гражданского долга. В годы первой русской революции 1905-1907 Мандельштам не мог не заразиться политическим радикализмом. Революционные события и катастрофа русско-японской войны вдохновили первые ученические стихотворные опыты поэта. Происходящее воспринимается им как обновляющая стихия, бодрая вселенская метаморфоза: «Мальчики девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шел в гусары» - скажет он много позже, оглядываясь назад.
• Получив 15 мая 1907 диплом Тенишевского училища, Мандельштам пытается вступить в Финляндии в боевую организацию эсеров, но не принимается туда по малолетству. Обеспокоенные за будущность сына родители спешат отправить его учиться заграницу. В 1907-1908 Мандельштам слушает лекции на словесном факультете Парижского университета, в 1909-1910 занимается романской филологией в Гейдельбергском университете (Германия), путешествует по Швейцарии и Италии. Эхо этих встреч с Западной Европой уже никогда не покинет поэзию Мандельштама. Именно тогда в сумму архитектурных впечатлений Мандельштама входит европейская готика - сквозной символ образной системы его будущей поэзии.
• В Париже в эти годы происходит внутренний перелом: Мандельштам оставляет политику ради поэзии, обращается к интенсивному литературному труду. Увлекается лирикой В.Брюсова, вождя русского символизма, и французских поэтов - за смелость «чистого отрицания», за «музыку жизни», вызванную отсутствием привязанностей к конкретному жизненному содержанию, как скажет Мандельштам в одном из писем своему бывшему учителю словесности и литературному наставнику Вл. Гиппиусу. В Париже Мандельштам знакомится с Н.Гумилевым, ставшим его ближайшим другом и сподвижником. Именно Гумилев «посвятил» Мандельштама в «сан» поэта. Этому знакомству суждено было укорениться в 1911 уже в Петербурге, когда Мандельштам на вечере в «башне» Вяч. Иванова впервые встречает супругу Гумилева Анну Ахматову. Всех троих объединит не только глубокая дружба, но и сходство поэтических устремлений.
• Около 1910 в наиболее чутких литературных кругах становится очевиден кризис символизма как литературного направления, претендующего на роль тотального языка нового искусства и новой культуры. Желанием художественного высвобождения из-под власти слишком навязчивого и дидактичного символизма было продиктовано намерение Гумилева, Ахматовой Мандельштама, а также С.Городецкого, В.Нарбута, М.Зенкевича и некоторых других авторов образовать новое поэтическое направление. Так в начале 1913 на авансцену литературной борьбы выступает акмеизм.

Глава 1. Особенности поэзии О.Мандельштама

1. 1 Акмеистические взгляды на мир и искусство О.Мандельштама

В 1910-е Мандельштам со всем жаром молодости разделил акмеистические чаяния противопоставить бесконечным символистским порывам «в небо», в неразборчивую мистику, золотое равновесие земного и небесного. В его творчестве плод околоакмеистической журнальной полемики 1913 - статья Утро акмеизма, которая по неизвестным причинам была отвергнута в качестве акмеистического манифеста и опубликована лишь в 1919. Однако именно в этой статье сущность акмеистического взгляда на мир и искусство, принципы поэтики акмеизма сформулированы с предельной ясностью и глубиной.

Более чем какое-либо иное литературное направление 20 в., акмеизм сопротивлялся точному его определению. В его лоно вошли слишком разные художественные системы, привнесенные слишком разными поэтами, которых объединяли в первую очередь приятельские отношения и желание отстраниться от символизма. Но в историю русской литературы 20 в. акмеизм вошел прежде всего как цельная поэтическая система, объединяющая трех стихотворцев - Мандельштама, Ахматову и Гумилева.

Высшее чудо акмеизм прозрел в слове, в самом поэтическом действе. И это чудо слова он противопоставил бесконечным символистским спекуляциям на темы «метафизических», запредельных чудес. Слово у Мандельштама-акмеиста не призывало к бегству из «голубой тюрьмы» реального мира в мир «еще более реальный», «высший», «небесный» (как у романтиков и их наследников - символистов). Мир был единым, Богом данным дворцом. Земное и небесное здесь не противостояли друг другу. Они сливались воедино благодаря чуду слова - божественного дара именования простых земных вещей. И такое поэтическое слово - «слово, как таковое» (формула из Утра акмеизма, развитая в позднейших статьях Мандельштама Слово и культура (1922) и О природе слова (1922)) - претворялось в «чудовищно-уплотненную реальность явлений». Объединив земное и небесное, поэтическое слово как бы обретало плоть и превращалось в такой же факт действительности, как и окружающие вещи - только более долговечный.

Исходной предпосылкой эстетики Мандельштама-акмеиста служила память о поэтических текстах прошедших эпох и их узнавание - или переосмысленное повторение - в цитатах, зачастую преображенных и зашифрованных. Многие критики считали акмеизм - в том числе и мандельштамовскую поэзию - консервативным неоклассическим (или «ложноклассическим») направлением. Однако сами акмеисты возводили слово «классический» к латинскому «classicum», что означает «сигнал боевого горна». А Мандельштам, который определял в статье Слово и культура классику не как то, что уже было, а как то, что должно быть, противопоставлял неувядающую новизну «серебряной трубы Катулла» (древнеримского поэта) двухтысячелетней давности быстро устаревающим футуристическим загадкам: И не одно сокровище, быть может, / Минуя внуков, к правнукам уйдет, / И снова скальд чужую песню сложит / И как свою ее произнесет (Я не слыхал рассказов Оссиана.., 1914).

Мандельштам стремился свое поэтическое существование сличить с неизгладимым следом, оставленным его великими предшественниками, и результат этого сличения предъявить далекому читателю уже в потомстве, «провиденциальному собеседнику» (статья Утро акмеизма) Тем самым снималось противоречие между прошлым, настоящим и будущим. Поэзия Мандельштама могла облекаться в ясные классические формы, отсылающей к искусству былых эпох. Но одновременно в ней всегда таилась взрывная сила сверхсовременных, авангардных художественных приемов, которые наделяли устойчивые традиционные образы новыми и неожиданными значениями. Угадать эти значения и предстояло «идеальному читателю» будущего. При всей безупречной, классической логике своей «архитектуры», смысл мандельштамовского текста столь же непредсказуем, как и ключ загадки. В центре образного языка Мандельштама - спрятанные в подтекст сложные аналогии между порой далекими друг от друга явлениями. И разглядеть эти аналогии под силу только очень подготовленному читателю, который живет в том же культурном пространстве, что и сам Мандельштам.

Например, когда Мандельштам в Летних стансах (1913) назвал судьбу цыганкой, то объяснить этот образ можно двояко: судьба столь же непостоянна, как цыганка, и - цыганки предсказывают судьбу. Однако мандельштамовская поэтика требует еще и третьей мотивировки образа - за пределами стихотворения. И здесь следует обратиться к поэме Пушкина «Цыганы», завершающейся словами: И от судеб защиты нет. Подобный намек посредством скрытой цитаты и наложение разных мотивировок образа - характерный образец мандельштамовской поэтики, которую исследователи называют «семантической» (то есть разрабатываюшей смысловые нюансы, сдвиги значения, обусловленные контекстом и подтекстом). А потому, по словам С.С.Аверинцева, стихи Мандельштама «так заманчиво понимать - и так трудно толковать».

1 . 2 Смысловой потенциал поэзии О.Мандельштама

В поэзии Мандельштама смысловой потенциал, накопленный словом за всю историю его бытования в других поэтических контекстах, приобретает значение благодаря таким скрытым цитатам-загадкам. Они заставляют читателя обратиться к их источникам с тем, чтобы найти систему координат, подтекст, с помощью которого текст можно дешифровать.

Основные черты этого метода в полной мере проявились уже в первом опубликованном сборнике поэта - Камень (1913). Сюда вошли 23 стихотворения 1908-1913 (позднее сборник был дополнен текстами 1914-1915 и переиздан в конце 1915 (на титуле значится - 1916)). Вошедшие в сборник ранние стихи 1908-1910 являют собой уникальное для всей мировой поэзии сочетание незрелой психологии юноши, чуть ли не подростка, с совершенной зрелостью интеллектуального наблюдения и поэтического описания именно этой психологии: Из омута злого и вязкого / Я вырос тростинкой шурша, - / И страстно, и томно, и ласково / Запретною жизнью дыша... Я счастлив жестокой обидою, / И в жизни, похожей на сон, Я каждому тайно завидую / И в каждого тайно влюблен.

В первой части Камня Мандельштам сочетает «суровость Тютчева» с «серой песенкой» Верлена, где «смутное с ясным слито». В ранних стихах поэта критики чаще всего отмечали символистские влияния. Здесь, действительно, как и у символистов, и у романтиков, присутствует некое «двоемирие», противостояние земной преходящей реальности высшему вечному миру. Но Мандельштам это двоемирие ощущает по-особому, сугубо индивидуально. Он драматически напряженно переживает уникальность своего хрупкого «я», своего слабого, но неповторимого «теплого дыхания» на фоне космически безучастной вечности. В итоге рождается удивление (едва ли не центральная эмоция всей лирики Мандельштама), психологически достоверное и лишенное всякой литературности, вторичности: Неужели я настоящий, / И, действительно, смерть придет?

Вскоре эту антиномию частного и космического Мандельштам решит на свой собственный лад - через «одомашнивание» и «согревание» материи. «Родное и теплое» начало в его творчестве осваивает «чуждые» и большие вечные объекты (природу, воздух, историю, искусство) чисто человеческими, «детскими» способами (путем вдыхания, съедания, выпивания). Так, в стихотворении Мороженно! Солнце. Воздушный бисквит... (1914) вечный лед воспетых Тютчевым Альп преобразуется в «бродячий ледник» мороженщика: И в мир шоколада с румяной зарею, / В молочные Альпы мечтанье летит... И боги не ведают - что он возьмет: / Алмазные сливки иль вафли с начинкой... В поэзии Мандельштама Евхаристия, Таинство причащения Телу и Крови Христовым, «как вечный полдень длится», но «взбитых сливок вкус и запах апельсиновой корки» тоже вечны.

Вторая половина Камня, как заметил в рецензии на книгу Гумилев, образцово «акмеистическая». В противовес символистским «экстазам слога», нарочитой звукописи и декоративности здесь царствует «классическая» форма стиха, зачастую приподнятая интонация оды, равновесная экономия стиля и образа. При этом Мандельштам преображает мистические символы в сложные, но осязаемые аналогии, а тайны - в интеллектуальные проблемы, загадки. Ключ к такому методу лежит уже в названии книги. Именование «камень» может быть воспринято как анаграмма (игра на созвучии через перестановку букв) слова АКМЭ, давшее название новому литературному движению (это греческое слово, обозначающее высшую точку развития, расцвет, но также и острие камня, по происхождению родственно индоевропейскому слово akmen - «камень»). Но название сборника отсылает и к знаменитому стихотворению Тютчева 1833 Probleme, повествующему о камне, который с горы скатившись, лег в долине, сорвавшись сам собой или низвергнут мыслящей рукой. В статье Утро акмеизма Мандельштам окончательно прояснит смысл этой ассоциации: «Но камень Тютчева... есть слово. Голос материи в этом неожиданном паденье звучит как членораздельная речь. На этот вызов можно ответить только архитектурой. Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания».

В Камне Мандельштам символистскому культу музыки, «эфемернейшего из искусств», отвечал как раз монументальными образами архитектуры, свидетельствующими о победе организации над хаосом, пафоса утверждения меры и обуздания материи над безмерностью и порывом, а, как следствие - Логоса, разумного Слова, над мистической бессмыслицей (Айа-София (1912), Notre Dame (1912), Адмиралтейство (1913)): ...красота - не прихоть полубога, / А хищный глазомер простого столяра. / Нам четырех стихий приязненно господство, / Но создал пятую свободный человек: / Не отрицает ли пространства превосходство / Сей целомудренно построенный ковчег.

И все же здесь нет пресловутого культа вещей, какой критики нередко усматривали за акмеистическими манифестами, а чувственная пластичность и осязаемая конкретность образов - не главное. Когда поэт хочет передать вещь на ощупь, он достигает этого одной деталью. Но таких вещей в лирике Мандельштама немного. На вещи своего века поэт смотрит с огромной дистанции. Сами по себе они его удивляют, но не очень интересуют. Взгляд Мандельштама проходит как бы сквозь вещи и стремится уловить то, что за ними скрыто.

Еще в 1911 Мандельштам совершил акт «перехода в европейскую культуру» - принял христианство. И хотя крещен поэт был в методистской церкви (14 мая, в Выборге), стихи Камня запечатлели захваченность католической темой, образом вечного Рима апостола Петра. В римо-католичестве Мандельштама пленил пафос единой всемирной организующей идеи. Она отразила в духовной сфере симфонию готической архитектуры. Подобно тому, как «твердыня» собора созидается из «стихийного лабиринта», «непостижимой леса» и «недоброй тяжести» камней, из хора столь разных и несхожих народов рождается единство западного христианского мира под властью Рима. Веками это единство поддерживалось жестким уставом, железной организацией и дисциплиной. Но для Мандельштама религиозный культ, именно в его строго регламентированном католическом уставе, - «ничего не требует» в награду за свой совет и в христианском произволении парадоксальным образом наделяет поэта наивысшей творческой свободой: Как жаворонок, Жамм (Франсис Жамм - французский католический поэт) поет, / Ведь католический священник / Ему советы подает. Иной пример связан с восприятием Мандельштамом образа «первого русского западника» - П.Чаадаева. Ему посвящена статья 1915 Петр Чаадаев, его образом вдохновлено созданное тогда же стихотворение Посох. В католических симпатиях Чаадаева, в его преданности идее Рима как средоточия духовного единства христианской вселенной Мандельштам прозревает не измену, а глубинную верность русскому национальному пути: «Мысль Чаадаева, национальная в своих истоках, национальна и там, где вливается в Рим. Только русский человек мог открыть этот Запад, который сгущеннее, конкретнее самого исторического Запада. Чаадаев именно по праву русского человека вступил на священную землю традиции, с которой он не был связан преемственностью…». И лирический герой самого Мандельштама, очевидно, с «посохом» отправился в Европу - «страну святых чудес», - дабы по-настоящему «вырасти в русского».

Теперь «весна неумирающего Рима» перенимает у зрелого Мандельштама ту роль противовеса родимому хаосу, которую для юного поэта выполняла петербургская архитектура. А в понятии «родимого хаоса» ныне неразличимы два лика - «иудейский» и «российский».

С началом Первой мировой войны в поэзии Мандельштама все громче звучат эсхатологические ноты - ощущение неминуемости катастрофы, некоего временного конца. Эти ноты сопряжены, прежде всего, с темой России и наделяют образ Родины, зажатой в тисках неумолимой истории, даром особой свободы, доступной лишь тем, кто вкусил Смерти и взвалил на себя жертвенный Крест: Нам ли, брошенным в пространство, / Обреченным умереть, / О прекрасном постоянстве / И о верности жалеть. (О свободе небывалой...(1915)). Место «камня», строительного материала поэзии, ныне заменяет подвластное огню «дерево» - одновременно символ трагической судьбы, выражение русской идеи и напоминание о Крестном Древе Страстей Господних (Уничтожает пламень.., 1915).

Стремление приобщиться к такого рода трагическому национальному опыту в практической жизни заставляет Мандельштама в декабре 1914 отправится в прифронтовую Варшаву, где он хочет вступить в войска санитаром. Из этого ничего не вышло. Поэт возвращается в столицу и создает целый ряд стихотворений, которые можно назвать реквиемом по обреченному имперскому Петербургу. Именно в качестве имперской столицы Петербург подобен для Мандельштама святому, богоотступническому и гибнущему Иерусалиму. Российскую империю с «окаменевшей» Иудеей роднит «грех» национального мессианизма. Воздаяние за него - неизбежная катастрофа (тема позднейшей статьи Пшеница человеческая (1923)). Государственность, слишком густо, безусловно и самодовольно осознающая свою святость, обречена погибнуть. Уходящий державный мир вызывает у поэта сложное переплетение чувств: это и почти физический ужас, и торжественность (Прославим власти сумеречное бремя, // Ее невыносимый гнет), и, наконец, даже жалость. Мандельштам, наверное, первым в мировой литературе заговорил о «сострадании» к государству, к его «голоду». В одной из глав Шума времени - автобиографической прозы 1925 - возникает сюрреалистический образ «больного орла», жалкого, слепого, с перебитыми лапами, - двуглавой птицы, копошащейся в углу «под шипенье примуса». Чернота этой геральдической птицы - герба Российской империи - была увидена как цвет конца еще в 1915.

Стихи поры войны и революции составляют у Мандельштама сборник Tristia («книгу скорбей», впервые изданную без участия автора в 1922 и переизданную под названием Вторая книга в 1923 в Москве). Цементирует книгу тема времени, грандиозного потока истории, устремленной к гибели. Эта тема станет сквозной во всем творчестве поэта вплоть до последних дней. Внутреннее единство Tristia обеспечено новым качеством лирического героя, для которого уже не существует ничего личного, что не причастно общему временному потоку, чей голос может быть слышен лишь как отзвук гула эпохи. Совершающееся в большой истории осознается как крушение и созидание «храма» собственной личности: В ком сердце есть - тот должен слышать, время, / Как твой корабль ко дну идет. (Сумерки свободы (1918)). Мотив отчаяния здесь звучит очень отчетливо, однако на последней глубине он высветляется очищающим чувством собственной причастности происходящему. Повествование зачастую ведется от первого лица множественного числа: Мы в легионы боевые / Связали ласточек - и вот / Не видно солнца; вся стихия / Щебечет, движется, живет;/ Сквозь сети - сумерки густые - / Не видно солнца и земля плывет.

По законам духовного парадокса, восходящим еще к апостолу Павлу («Где преумножается грех, там преизбытствует Благодать»), тяжкая, кровавая и голодная пора начала 1920-х не только ознаменуется подъемом поэтической активности Мандельштама, но и привнесет странное, вроде бы иррациональное ощущение просветления и очищения (В Петербурге мы сойдемся снова... (1920)). Мандельштам говорит о хрупком веселье национальной культуры посреди гибельной стужи русской жизни и обращается к пронзительнейшему образу: И живая ласточка упала / На горячие снега. Ужас происходящего чреват последней степенью свободы. «Нет ничего невозможного. Как комната умирающего открыта для всех, так дверь старого мира настежь распахнута перед толпой. Внезапно все стало достоянием общим. Идите и берите. Все доступно: все лабиринты, все тайники, все заповедные ходы. Слово стало не семиствольной, а тысячествольной цевницей, оживляемой сразу дыханием всех веков», - сказано в статье Слово и культура.

27 декабря 1938 в пересылочном лагере «Вторая речка» под Владивостоком доведенный до грани безумия Мандельштам умирает.

Наследие О.Э.Мандельштама с начала 1960-х начинает активно входить в культурный обиход интеллигенции эпохи «оттепели».

Глава 2. Тема любви в лирике О. Мандельштама

2.1 Любовная лирика О. Мандельштама

Любовная лирика светла и целомудренна, лишена трагической тяжести. Влюбленность -- почти постоянное чувство Мандельштама, но трактуется оно широко: как влюбленность в жизнь. Любовь для поэта -- все равно что поэзия. В 1920 году, перед тем как окончательно соединить свою жизнь с Надеждой Яковлевной, Мандельштам испытал глубокое чувство к актрисе Александрийского театра. Ей посвящено несколько стихотворений. Несколько стихотворений поэт посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна, жена и друг поэта, пишет: “Стихи к Ахматовой... нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы”. О любви Осипа Мандельштама к красавице Ольге Вак-сель, о вызванных этим семейных раздорах подробно рассказала в своих воспоминаниях Надежда Яковлевна. Что поделаешь, Мандельштам действительно довольно часто влюблялся, принося огорчения своей Наденьке, а русская поэзия обогащалась прекраснейшими стихами на вечную тему любви. Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни, восхищаясь жизнью и красотой.

На земле нет могилы Осипа Мандельштама. Есть лишь где-то котлован, куда в беспорядке сброшены тела замученных людей; среди них, по-видимому, лежит и Поэт -- так его звали в лагере.

В самых горьких стихах Мандельштама не ослабевает восхищение перед жизнью, в самых трагических, таких как “Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...”, звучит этот восторг, воплощенный в поразительных по новизне и силе словосочетаниях: “Лишь бы только любили меня эти мерзкие плахи, Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду...” И чем труднее обстоятельства, тем ощутимей языковая крепость, тем пронзительней и удивительней подробности. Тогда-то и появились такие дивные детали, как “океанических нитка жемчугов и таитянок кроткие корзины”. Кажется, за стихами Мандельштама просвечивают то Моне, то Гоген, то Сарьян...

« Не ограничена еще моя пора,

И я сопровождал восторг вселенский,

Как вполголосая органная игра

Сопровождает голос женский...»

Это сказано 12 февраля 1937 года. Счастье возникало в момент создания стихотворения, может быть, в самой тяжелой ситуации, и чудо его возникновения поражает больше всего.

« Не разнять меня с жизнью --

Ей снится

Убивать и сейчас же ласкать...»

Кажется, человек, идущий по воде, внушил бы нам меньший трепет. Непонятно, каких чудес нам еще нужно, если ежегодно в мае на пустыре зацветает сирень, если на почве бедности, неизвестности или прирожденного забвения, войн и эпидемий напи-сана музыка Баха и Моцарта, если из “каторжной норы” до нас дошли слова декабриста Лунина о том, что в этом мире несчастны только глупцы и животные, если у нас под рукой лежат воронежские стихи Мандельштама.

Переживание стихов как счастья -- это и есть счастье. Еще нелепей жалобы на то, что его нет в жизни, что оно возможно лишь в поэзии. “Нет счастья в жизни” -- это вообще не человеческая, а уголовная формулировка. На противоборстве счастья и беды, любви к жизни и страха перед ней держится вся поэзия и в особенности -- Мандельштама, выдержавшая самое тяжелое испытание в истории русской поэзии.

2.2 Лирический герой О.Мандельштама

Краеугольным камнем каждого лирика является любовь. Любовь к жизни, природе, женщине. В поэзии О. Мандельштама любовная лирика занимает важное место. Она светла и целомудренна. Лирический герой Мандельштама - не любовник, скорее - нежный брат, слегка влюбленный в сестру или в “туманную монашку” (из стихотворения, посвященного Марине Цветаевой):

« Целую локоть загорелый

И лба кусочек восковой.

Я знаю - он остался белый

Под смуглой прядью золотой.

...Нам остается только имя:

Чудесный звук, на долгий срок,

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.»

Стихотворение, посвященное О. Арбениной - это редкий случай в ранних стихах Мандельштама столь открытого, страстного проявления чувств:

« Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить.

Не утоляет слово

Мне пересохших уст,

И без тебя мне снова

Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь;

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,

И я скажу тебе:

Не радость, а мученье

Я нахожу в тебе.

И, словно преступленье,

Меня к тебе влечет

Искусанный, в смятеньи,

Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее:

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя,

И всё, чего хочу я,

Я вижу наяву.

Я больше не ревную,

Но я тебя зову.»

Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни, но постоянной его привязанностью оставалась беспредельно ему преданная Надежда Яковлевна, его жена. О. Мандельштам был одним из немногих поэтов, посвящавших стихи женам. Даже стихотворение 1937 года, написанное незадолго перед гибелью, похоже на послание влюбленного:

« Твой зрачок в небесной корке,

Обращенный вдаль и ниц,

Защищают оговорки

Слабых чующих ресниц.

Будет он обожествленный

Долго жить в родной стране -

Омут ока удивленный, -

Кинь его вдогонку мне.

Он глядит уже охотно

В мимолетные века -

Светлый, радужный, бесплотный,

Умоляющий пока.

Только Мандельштам умел так совмещать горечь и восхищение:

Еще не умер ты, еще ты не один,

Покуда с нищенкой-подругой

Ты наслаждаешься величием равнин

И мглой, и голодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищете

Живи спокоен и утешен -

Благословенны дни и ночи те

И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,

Пугает лай собак и ветер косит,

И беден тон, кто, сам полуживой,

У тени милостыни просит.»

«Романы» Мандельштама были, по-видимому, более успешны в литературном плане, чем в любовном. Недаром он писал позднее: «И от красавиц тогдашних - от тех европеянок нежных - сколько я принял смущенья, надсады и горя!» Зато русская поэзия обогатилась прекраснейшими стихами на эту вечную тему.

Заключение

Мандельштам -- поэт философского склада, с обостренным интересом к истории. Влюбленный в Древнюю Элладу, он глубоко ощущал связи русской культуры с эллинизмом, полагая, что благодаря этой преемственности “русский язык стал именно звучащей и горящей плотью”.

Никто не может и сегодня с окончательной точностью назвать дату его смерти и место захоронения. Большинство свидетельств подтверждает “официальную” дату кончины поэта -- 27 декабря 1938 года, но некоторое очевидцы “продлевают” его дни на несколько месяцев, а подчас и лет...

Еще в 1915 году в статье “Пушкин и Скрябин” Мандельштам писал о том, что смерть художника есть его последний и закономерный творческий акт. В “Стихах о неизвестном солдате” он провидчески сказал:

« Наливаются кровью аорты,

И звучит по рядам шепотком:

-- Я рожден в девяносто четвертом,

Год рожденья -- с гурьбой и гуртом,

Я шепчу обескровленным ртом:

Я рожден в ночь с второго на третье

Января в девяносто одном

Ненадежном году -- и столетья

Окружают меня огнем. »

Смерть Мандельштама -- “с гурьбой и гуртом”, со своим народом -- к бессмертию его поэзии добавила бессмертие судьбы. Мандельштам-поэт стал мифом, а его творческая биография -- одним из центральных историко-культурных символов XX века, воплощением искусства, противостоящего тирании, умерщвленного физически, но победившего духовно, вопреки всему воскресающего в чудом сохранившихся стихах, романах, картинах, симфониях.

Список литературы

1. Воспоминания о серебряном веке. Сост. В. Крейд. М., Республика, 1993.

2. Лекманов О.А. Книга об акмеизме. М., 1996

3. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. Вторая книга. М., 2000

4. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. М., 1989

5. Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. Шум времени, М., СП Интерпринт, 1991, с. 94.

6. Мандельштам О.Э. Собрание произведений. Стихотворения/ Сост., подг. текста и прим. С.В. Василенко и Ю.Л. Фрейдина. М., Республика, 1992.

7. Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. М., Худож. лит., 1990.

8. Нечепорук.Е. Осип Мандельштам и его время. М., Наш дом, 1995.

9. Струве Н. Осип Мандельштам. Томск, 1992

10. Ульяшов П.С. Одинокий искатель. М., Знания, 1991.

Подобные документы

Изучение творчества О.Э. Мандельштама, которое представляет собой редкий пример единства поэзии и судьбы. Культурно-исторические образы в поэзии О. Мандельштама, литературный анализ стихов из сборника "Камень". Художественная эстетика в творчестве поэта.

курсовая работа , добавлен 21.11.2010


Рассмотрение основных тем в творчестве А. Пушкина. Исследование поэзии "Серебряного века": символизма, футуризма и акмеизма. Сопоставление произведений автора со стихотворениями А. Блока, А. Ахматовой, М. Цветаевой и Мандельштама; выделение общих тем.

презентация , добавлен 05.03.2012


Музыка и образ музыканта в русской литературе. Особенности творчества О. Мандельштама. Литературные процессы начала ХХ века в творчестве О. Мандельштама. Роль музыки и образ музыканта в творчестве О. Мандельштама. Отождествление поэта с музыкантом.

дипломная работа , добавлен 17.06.2011


Тема любви - центральная тема в творчестве С.А. Есенина. Отзывы о Есенине писателей, критиков, современников. Ранняя лирика поэта, юношеская влюбленность, истории любви к женщинам. Значение любовной лирики для формирования чувства любви в наше время.

реферат , добавлен 03.07.2009


Краткие биографические сведения о поэте. Начало творческого пути. Истоки формирования поэтического слова Светланы Ивановны. Временные периоды в литературном творчестве C. Матлиной. Тема войны и России, любовная лирика в поэзии. Своеобразие ее прозы.

реферат , добавлен 25.03.2015


Жизненный и поэтический путь Н.М. Рубцова, истоки лирического характера и пейзажная лирика в его поэзии. Мир крестьянского дома, старины, церкви и русской природы - рубцовское понятие Родины. Значение темы дороги для понимания всей поэзии Н. Рубцова.

курсовая работа , добавлен 11.03.2009


Влияние философии культуры акмеизма на создании "вечных" образов в творчестве А. Ахматовой. Система ценностей философии акмеизма, отраженная в поэзии. Тема счастья, любви, поэта, поэзии, гражданина. Образ Петербурга. Содержательное значение ритма.

реферат , добавлен 08.11.2008


Жизненный и творческий путь О. Мандельштама. Стихотворение "Мы живем под собою не чуя страны…" как знаковое произведение в творчестве поэта. Отношения между поэтами, писателями и властью. Внутренние побуждения Мандельштама при написании стихотворения.

реферат , добавлен 22.04.2011


Творческое становление А. Ахматовой в мире поэзии. Изучение её творчества в области любовной лирики. Обзор источников вдохновения для поэтессы. Верность теме любви в творчестве Ахматовой 20-30 годов. Анализ высказываний литературных критиков о её лирике.

реферат , добавлен 05.02.2014


Объем теоретических понятий "образ", "традиция", "картина мира", "поэтика". Связь "картины мира" и "поэтики" русского футуризма и рок-поэзии. Художественная трактовки образа города в творчестве В.В. Маяковского. Образ города в творчестве Ю. Шевчука.

М. Гаспаров указывает на три главных источника творческих ассоциаций в лирике Мандельштама этого времени - античность, смерть и любовь. Однако нужно назвать по крайней мере еще один источник ассоциаций, еще одну тематическую зону в его творчестве. Это неотступная в сознании поэта загадка времени, века, движения его к будущему. А на «уловление будущего» всегда была ориентирована его поэзия. На современность в «Tristia» и в последующих стихах 20-х годов поэт откликается образами по большей части трагическими либо противоречиво-примирительными. Назовем стихотворение «На страшной высоте блуждающий огонь...» (1918), продолжающее его прежние стихи о гибели Петербурга-Петрополя («Мне холодно. Прозрачная весна...», 1916, «В Петрополе прозрачном мы умрем...», 1916) как гибели европейской цивилизации от войн и революционных потрясений, или «Концерт на вокзале» (1921) и другие из стихов 1921-1925 годов, опубликованных в более позднем сборнике «Стихотворения» (1928).

Образы «Концерта на вокзале» (1921) - отклик на конкретные реалии окружающей жизни - звучащую на вокзале музыку, которая прерывается шумами железной дороги, - вырастают в картину мира с «разорванными» связями, утраченным согласием, замолкшим созвучием с голосами вселенной. Музыка еще звучит, но уже как сон или воспоминание и в «последний раз» («В последний раз нам музыка звучит!» - такова концовка стихотворения).

В стихотворениях 1921-1925 годов, таких, как «Век» (1922), «Нашедший подкову» (1923), усиливается мотив разорванного времени, века с перебитым позвоночником. В стихотворении «Век» основной пучок смыслов заключен в таком ряду: позвонки, хребет, хрящ, позвоночник и т.п., т.е. в образах органической связи, и она разбита, сломана. Век прошлый представлен в образе живого существа, теплого зверя, совершившего страшный прыжок и разбившего позвоночник, истекающего теперь кровью.

Мотив смены веков продолжается в стихотворении «1 января 1924» (1924). Глобальный, широкий план перемежается в стихотворении конкретно-обыденным: образы «века-властелина», «умиранья века» и реминисценции из фантастического гоголевского «Вия» («Кто веку поднимал болезненные веки...») соседствуют тут с картиной реальной зимней, ночной Москвы с ее переулочками, коптящими керосинками, аптечной малиной («По переулочкам, скворешням и застрехам...», «А переулочки коптили керосинкой...»). Смена времен передана опять-таки музыкальными ассоциациями, и музыка XX века мельчает - от «сонаты» к «сонатине» и, наконец, «советской сонатинке».

Поэтика Мандельштама теперь все сильнее пронизывается лучами реминисценций, становясь поэтикой реминисценций по преимуществу. Образы, строчки, цитаты из разных поэтов, перекидывая мосты в иные эпохи, иные культуры, служат в произведении связками времен, столь важными в художественном миропонимании поэта.

На реминисценциях держится строй одного из сложнейших произведений Мандельштама - его «Грифельной оды» (1923, 1937). Здесь две ключевые реминисценции - из Лермонтова («Выхожу один я на дорогу...») и Державина, его последнего стихотворения - начала оды «На тленность», записанного грифелем на доске. Отсюда название стихотворения Мандельштама. Главный пафос оды Державина - трагическое чувство бренности, «тленности», обреченности всего живого, земного на смерть. Подобное чувство ощутимо и в стихотворении Мандельштама. Время человека на земле, его короткий «пестрый день» неотвратимо уносится, выметается вечностью - «ночью-коршунницей». Антиномичность, а она определяет оксюморонный стиль всей оды, может быть понята как выражение стремления поэта к творчеству синтеза, к поэтике, скрещивающей противоположности, говорящей языком «кремня и воздуха». Последний оксюморон («кремня и воздуха язык») содержится и в первой, и в заключительной строфах оды, что свидетельствует о его важности для автора. «Тленности» можно противостоять, если поэзия станет творчеством «скрещиваний» и вместит в себя кремнистую твердость почвы и воздушную легкость игры, устойчивое равновесие и свободное движение.

С середины 20-х годов Мандельштам как поэт замолкает на целое пятилетие. В это время выходит из печати его проза - очерки, воспоминания, рассказы и статьи о литературе («Шум времени», 1925, «Египетская марка», 1927, «О поэзии», 1928), в 1930 г. закончена «Четвертая проза», памфлет на удушающую атмосферу в литературной среде, и в 1931 г. - «Путешествие в Армению» (опубликовано в 1933).

В 1933 г. был написан Мандельштамом «Разговор о Данте», который можно считать эстетической программой его поэзии третьего периода, 30-х годов. В творчестве Данте поэт видит прежде всего то, что ему представляется самым важным в поэзии вообще, и в своей собственной в особенности. Мандельштам, как и прежде, - противник «описательной и разъяснительной поэзии». Он стремился вместить в поэтическую образность уже не только пластику, скульптурность («архитектурность»), свойственную его ранним стихам, но «все виды энергии», «единство света, звука и материи», что заметно проявилось уже во второй период его творчества. Он любуется «цитатной оргией» у Данта, подтверждая тем и свое право на поэтику цитации. По-прежнему он отстаивает роль диалога в поэзии (вспомним его раннюю статью «О собеседнике», 1913). Поэту необходим диалог в широком смысле этого слова - и как «нечаянный проявитель ситуации», и как ориентированность на провиденциального читателя в будущем. Мандельштам обосновывает - и это новый акцент в его эстетике - приоритет «спонтанности психофизиологического воздействия слова на собеседников», приоритет «формообразующего инстинкта» поэта. Он развивает идеи о поэтике «порыва» в духе философии Бергсона - порыва «к говоренью», «порыва к краскам», «намагниченного порыва» синтаксиса, утверждает текучесть самой лирической композиции, уподобляя ее «силовой поток» картине переправы через реку, когда перепрыгиваешь с джонки на джонку.

На всех уровнях поэтики Мандельштам выделяет роль динамических приемов - «смысловых волн-сигналов», «глагольных выпадов», «гераклитовых метафор», выявляющих исключительную текучесть явлений. Наконец, первостепенную значимость для поэта имеет категория времени в своеобразном ее понимании, когда важно уловить «синхронизм разорванных веками событий», как он говорил, «веер» времен.

В стихах 30-х годов со всей резкостью и трагизмом обнажается конфликт поэта со своим временем, с духом тоталитарного режима. Стихотворение «Ленинград» (1930) продолжает тему Петербурга, города-символа умирающей цивилизации. Волнующий лиризм встречи поэта с родным городом («Я вернулся в мой город, знакомый до слез, / До прожилок, до детских припухлых желез...») соединяется с трагическим чувством боли от смерти друзей, предчувствием собственной гибели, ожиданием ареста («Петербург! Я еще не хочу умирать: / У тебя телефонов моих номера. / Петербург! У меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса...») - и иронией: «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, / Шевеля кандалами цепочек дверных».

В стихах этого времени (первой половины 30-х годов) трагического напряжения достигают мотивы изгойства, страха, тупика - ощущения, что «некуда бежать»: («Мы с тобой на кухне посидим...» (1931), «Помоги, господь, эту ночь прожить...» (1931), «Колют ресницы. В груди прикипела слеза...» (1931) и другие. Строка из последнего стихотворения: «Душно - и все-таки до смерти хочется жить» - точно схватывает противоречивое состояние поэта, его лирического героя.

Гневное неприятие атмосферы всей жизни общества прорывается наружу в стихах «Волчьего цикла». Так условно Осип и Надежда Мандельштамы называли ряд стихотворений поэта, ядром которых является стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков...» (1931, 1935) с образом «волка-волкодава» в центре. В этот цикл входят стихи - «Нет, не спрятаться мне от великой муры...», «Неправда», «Жил Александр Герцевич...», «Я пью за военные астры...», «Нет, не мигрень, - но подай карандашик ментоловый...», «Сохрани мою речь навсегда...» (все - 1931).

В лирике Мандельштама начала 30-х годов, как и в его творчестве в целом, существенное место принадлежит поэзии о поэзии - это два стихотворения под названием «Ариост», «Стихи о русской поэзии», обращенные к поэтам трех веков: Державину, поэту столь дорогого сердцу Мандельштама «Умного и наивного» XVIII века, Языкову и современнику - С.А. Клычкову («Полюбил я лес прекрасный...»), а также стихотворения памяти А. Белого («Голубые глаза и горячая лобная кость...») и другие.

Стихи о поэтах и поэзии были важны для Мандельштама лично, субъективно: ведь поэзия в его понимании есть «сознание своей правоты», потому стихи о поэтах разных времен и должны были укрепить Мандельштама в таком сознании, поддержать художника в его героическом стоицизме, ставшем его гражданской, личностной позицией.

В 1934 г. поэт был арестован и сослан в Чердынь, на Урал, а затем (хлопотами Н. Бухарина) переведен в Воронеж. Позиция стоицизма ярко, хотя и непоследовательно, выражается во многих воронежских его стихотворениях. «Я должен жить, хотя я дважды умер...» - так начинается одно из них. После потрясений от ареста и последовавшей за ним нервной болезни возвращение поэта к жизни и творчеству происходит от новой встречи с Искусством. По впечатлениям от концерта скрипачки Галины Бариновой он пишет свое первое воронежское стихотворение - «За Паганини длиннопалым...» (апрель-июнь 1935). Через образы музыки, пробуждающей душу, лирическое «я» стихотворения прорывается в мир безграничный - мир не только культуры, но и разных форм бытия: жизни «чалой», романтической, «серьезной», карнавальной, праздничной и трагической.

Структура стихотворений в это время прежде всего настроена на волну «слуха», «сна» или «бреда» - тех зон чувств и подсознания, что «слитны», чутки и не способны лгать. «Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, - слитен, чуток...» - это строка из стихотворения «День стоял о пяти головах...» (1935), которое возникло из воспоминаний поэта о том, как его под конвоем везли на Урал. Стихотворение состоит из мелькающих, как картины в окне вагона, впечатлений, словно видений, где соседствуют древняя сказка («день о пяти головах») и дикая странность, абсурд сегодняшнего дня: «Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ay! / Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?», мысль о Пушкине и «пушкиноведах» с наганами и очертания Урала, по ассоциации вызывающие в памяти кадр из кинофильма: «Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой...»

И за всем этим - мучительные усилия поэта понять и принять происходящее вокруг, жизнь страны, которой живут миллионы. В воронежских стихах различимы две тенденции, два полюса умонастроений Мандельштама: негодование человека, отринувшего кошмарный сон реальности с ее насилием, несвободой и ложью («Лишив меня морей, разбега и разлета...», «Куда мне деться в этом январе...», «Как светотени мученик Рембрандт...», «Внутри горы бездействует кумир...» и другие.) и попытка примирения с режимом («Стансы», «Ода» [Сталину], «Если б меня наши враги взяли...», «Не мучнистой бабочкою белой...»; последнее стихотворение сам Мандельштам назвал «подхалимскими стихами»).

Стихотворение, известное под условным названием «Ода Сталину» или просто «Ода» («Когда б я уголь взял для высшей похвалы...» и вариант: «Уходят вдаль людских голов бугры...», 1937), по воспоминаниям Н.Я. Мандельштам, были неудавшейся «попыткой насилия над собой», а по мнению А.С. Кушнера - «свидетельством колебаний и сомнений Мандельштама» как человека 30-х годов.

Памятниками времени останутся все стихи Мандельштама, но чистым золотом поэзии - те, где «не хитрит сознанье» и ясно слышен голос беспримесной правды. Среди последних надо назвать прежде всего «Стихи о неизвестном солдате» (март 1937). Эти стихи представляют собой как бы разговор со всем человечеством, размышление о том, «что будет сейчас и потом», когда в свидетели призываются земля и небо, шар земной и вселенная: «Этот воздух пусть будет свидетелем...» «Слышишь, мачеха звездного табора, / Ночь, что будет сейчас и потом?» В защитники правды поэт зовет великие тени прошлого - Дон Кихота, Шекспира, Лермонтова и бравого Швейка, потому что речь идет о гибели человечества и оживают голоса побоищ прошедшей истории - Битвы Народов Лейпцига, Ватерлоо, «Аравийского месива, крошева».

Завершают (в двухтомнике 1990 г., что вполне логично) воронежский цикл стихи о любви, обращенные к Н. Штемпель. По ее свидетельству, Мандельштам сказал, даря ей эти два стихотворения: «Это любовная лирика... Это лучшее, что я написал... Когда умру, отправьте их в Пушкинский Дом». Любовная лирика Мандельштама не очень велика по объему. Это «Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» (из «Камня»), стихи, обращенные к М. Цветаевой - «На розвальнях, уложенных соло мой...» (1916) и «В разноголосице девического хора...» (1916), к О.А. Ваксель - «Жизнь упала, как зарница...» и «Из табора улицы темной...» (1925), к Марии Петровых - «Мастерица виноватых взоров...» и «Твоим узким плечам под бичами краснеть...» (1934) и, наконец, стихи к Н. Штемпель.

В стихах, которые условно можно назвать любовными (перечислены выше), поэт, противник «прямых ответов», обходится без образов непосредственных чувств, любовных признаний и даже слов о любви. Такова вообще природа антиисповедального лиризма Мандельштама. Он рисует в стихотворениях не просто портрет женщины или место-время встречи с ней, но прихотливой игрой ассоциаций и реминисценций (к примеру: Москва - итальянские соборы - Флоренция - флер - цветок - Цветаева) создает впечатление их - портрета и хронотопа - головокружительной глубины, завораживающей нас ощущением непостижимой и таинственной прелести женственности («сладкой походки»), любви и жизни-«обещанья».

Жанровый склад стихов Мандельштама к Штемпель близок к оде. С одой их роднит возвышенность лексики и тона, дух «величанья» и монументальная простота самого образного строя. Главные и излюбленные жанры Мандельштама - это именно оды («Грифельная ода», «Нашедший подкову», «Стихи о неизвестном солдате» и другие.) и элегии (стихи сборника «Tristia»). В своих одах Мандельштам, разумеется, отступает от канонической парадигмы, существенно видоизменяя и обогащая ее. Одическая торжественность, часто намеренно не выдержанная, в духе насмешливой современности перебивается введением в текст сниженных разговорных и иронических словесных оборотов, и интонаций.

Жанровым каркасом этих од, как и пристало оде, служит портрет - портрет Другого, собеседника, которого Мандельштам находит в прошлом или ожидает в будущем. К этому жанровому типу можно отнести стихи Мандельштама о поэтах и стихи о любви, к нему тяготеют также его стихи о городах - «Феодосия», «Рим», «Париж», «Веницейская жизнь», цикл стихов об Армении и другие.

ЛИРИКА МАНДЕЛЬШТАМА

Введение.

Прежде чем говорить о творчестве Мандельштама, необходимо сказать о времени, в которое жил и творил поэт. Это время – рубеж веков, знаменательное, тяжелое, яркое, насыщенное время: буквально за 25 лет произошли события, которые коренным образом изменили уклад жизни человека и его сознание. В это время жить было непросто, а уж творить и подавно. Но, как часто бывает, в самое тяжелое время рождается прекрасное и неповторимое.

Именно таким был Осип Мандельштам: неповторимым, самобытным, образованным - замечательным человеком и талантливым поэтом. Вот как о нем писала в своих дневниках Анна Ахматова: «Мандельштам был одним из самых блестящих собеседников: он слушал не самого себя и отвечал не самому себе, как сейчас делают почти все. В беседе был учтив, находчив и бесконечно разнообразен. Я никогда не слышала, чтобы он повторялся или пускал заигранные пластинки. С необычайной легкостью Осип Эмильевич выучивал языки. "Божественную комедию" читал наизусть страницами по-итальянски. Незадолго до смерти просил Надю выучить его английскому языку, которого он совсем не знал. О стихах говорил ослепительно, пристрастно и иногда бывал чудовищно несправедлив (например, к Блоку). О Пастернаке говорил: "Я так много думал о нем, что даже устал" и "Я уверен, что он не прочел ни одной моей строчки". О Марине: "Я антицветаевец"».

Осип Мандельштам - один из самых моих любимых поэтов. Первое стихотворение, которое я прочитала было:

В лицо морозу я гляжу один, Он - никуда, я - ниоткуда,

И все утюжится, плоится без морщин

Равнины дышащее чудо.

А солнце щурится в крахмальной нищете,

Его прищур спокоен и утешен,

Десятизначные леса - почти что те...

А снег хрустит в глазах, как чистый хлеб безгрешен.

Это стихотворение не оставило меня без эмоций, оно «заразило» меня лирикой Мандельштама и она меня не разочаровала.

Сердце робкое бьется тревожно,

Жаждет счастье и дать, и хранить!

От людей утаиться возможно,

Но от звезд ничего не сокрыть.

Афанасий Фет

Биография.

Осип Эмильевич Мандельштам родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве. Отец его, Эмилий Вениаминович, потомок испанских евреев, выросший в патриархальной семье и подростком убежавший из дома, в Берлине самоучкой постигал европейскую культуру - Гете, Шиллера, Шекспира, одинаково плохо говорил и по-русски, и по-немецки. Человек с тяжелым характером, он был не очень удачливым коммерсантом* и доморощенным философом одновременно. Мать, Флора Осиповна, в девичестве Вербловская, происходила из интеллигентской вильненской семьи, превосходно играла на фортепиано, любила Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского и была родственницей известного историка русской литературы и библиографа* С.А. Венгерова. Осип был старшим из трех братьев. Вскоре после рождения Осипа его семья перебирается в Павловск близ Петербурга, а затем в 1897 году - в Петербург. В 1900 году Осип поступает в Тенишевское училище. Большое влияние на формирование юноши во время учебы оказал преподаватель русской словесности Вл. Гиппиус. В училище Мандельштам начал писать стихи, одновременно увлекшись идеями эсеров. Сразу же после окончания в 1907 году училища обеспокоенные политической активностью своего сына родители отправляют Осипа в Париж учиться в Сорбонне. Во Франции Мандельштам открывает для себя старофранцузский эпос, поэзию Вийона, Бодлера, Верлена. Знакомится с К. Мочульским и Н. Гумилевым. Пишет стихи и пробует себя в прозе. В 1909-1910 годы Мандельштам занимается философией и филологией в Гейдельбергском университете. В Петербурге он посещает собрания Религиозно-философского общества, членами которого были виднейшие мыслители и литераторы Н. Бердяев, Д. Мережковский, Д. Философов, Вяч. Иванов. В эти годы Мандельштам сближается с петербургской литературной средой. В 1909 году он впервые появляется на «башне» Вяч. Иванова. Там же он знакомится с Анной Ахматовой. В августе 1910 года состоялся литературный дебют Мандельштама - в девятом номере «Аполлона» была напечатана подборка из пяти его стихотворений. В 1911 году создается «Цех поэтов», членом которого становится и Мандельштам. В этом же году Мандельштам принял христианство, что позволило ему поступить на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета. Он посещает лекции и семинары видных ученых-филологов, под влиянием молодого ученого В. Шилейко увлекается культурой Ассирии, Египта, Древнего Вавилона.

(*) – смотри в словарь терминов на стр. 21.

Также поэт становится постоянным посетителем «Бродячей собаки», где иногда выступает со сцены, читая свои стихи.

В 1913 году в издательстве «Акмэ» выходит первая книга Мандельштама «Камень». К этому времени поэт уже отошел от влияния символизма*, приняв «новую веру» - акмеизм*. Стихи Мандельштама часто печатаются в журнале «Аполлон». Молодой поэт завоевывает известность. В 1914 году, после отъезда Гумилева на фронт, Мандельштама избирают синдиком «Цеха поэтов».

В декабре 1915 года Мандельштам выпускает второе издание «Камня» (издательство «Гиперборей»), по объему почти втрое больше первого.

В начале 1916 года в Петроград приезжала Марина Цветаева. На литературном вечере она встретилась с петроградскими поэтами. С этого «нездешнего» вечера началась ее дружба с Мандельштамом. Поэты нередко посвящали друг другу стихи, одно из таких стихотворений посвящено Анне Ахматовой:

Вы хотите быть игрушечной,

Но испорчен ваш завод,

К вам никто на выстрел пушечный

Без стихов не подойдет.

После революции Мандельштам служит мелким чиновником в различных петроградских ведомствах, а в начале лета 1918 года уезжает в Москву.

В феврале 1919 года поэт покидает голодную Москву. Начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Феодосия...

1 мая 1919 года в киевском кафе «ХЛАМ» Мандельштам знакомится с двадцатилетней Надеждой Хазиной, которая в 1922 году стала его женой.

После целого ряда приключений, побывав во врангелевской тюрьме, Мандельштам осенью 1920 года возвращается в Петроград. Он получает комнату в «Доме искусств», превращенном в общежитие для писателей и художников.

Лето и осень 1921 года Мандельштамы провели в Грузии, где их застало известие о смерти А. Блока, а затем и о расстреле Гумилева. В 1922-23 годах у Мандельштама выходят три стихотворных сборника: «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Камень» (3-е издание, 1923). Его стихи и статьи печатаются в Петрограде, Москве, Берлине. В это время Мандельштам пишет ряд статей по важнейшим проблемам истории, культуры и гуманизма: «Слово и культура», «О природе слова», «Пшеница человеческая» и другие.

Летом 1924 года Мандельштам переезжает из Москвы в Ленинград. В 1925 году Мандельштам публикует автобиографическую книгу «Шум времени». В 1928 году вышла последняя прижизненная книга стихов Мандельштама «Стихотворения», а чуть позже - сборник статей «О поэзии» (изд-во «Academia») и повесть «Египетская марка». Большую часть 1930 года Мандельштамы провели в Армении. Результатом этой поездки явилась проза «Путешествие в Армению» и стихотворный цикл «Армения». Из Армении в конце 1930 года Мандельштамы приехали в Ленинград. В январе 1931 года из-за проблем с жилплощадью Мандельштамы уехали в Москву. В марте 1932 года за «заслуги перед русской литературой» Мандельштаму назначают пожизненную пенсию в 200 рублей в месяц.

В Москве Мандельштам много пишет. Кроме стихов, он работает над большим эссе «Разговор о Данте». Но печататься становится практически невозможно. За публикацию последней части «Путешествий в Армению» в ленинградской «Звезде» был снят редактор Ц. Вольпе.

В 1933 году Мандельштам побывал в Ленинграде, где были устроены два его вечера. Еще один вечер был организован в Москве в Политехническом музее.

В ночь с 13 на 14 мая 1934 г. О. Мандельштам был арестован. Сам Мандельштам говорил, что с момента ареста он все готовился к расстрелу: “Ведь у нас это случается и по меньшим поводам”. Но произошло чудо. Мандельштама не только не расстреляли, но даже не послали на “канал”. Он отделался сравнительно легкой ссылкой в Чердынь, куда вместе с ним разрешили выехать и его жене. А вскоре Мандельштамам разрешили поселиться где угодно, кроме двенадцати крупнейших городов страны (тогда это называлось “минус двенадцать”). Не имея возможности долго выбирать (знакомых, кроме как в 12 запрещенных городах, у них не было нигде), они наугад выбрали Воронеж. Там отбывает ссылку до мая 1937 г., живет почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Что же послужило причиной смягчения приговора? Лично я отдаю предпочтение следующей гипотезе. Сталин понимал, что убийством поэта действие стихов не остановишь. Стихи уже существовали, распространялись в списках, передавались изустно. Убить поэта - это пустяки. Сталин хотел большего. Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи - стихи, возвеличивающие Сталина. Стихи в обмен на жизнь. Само собой, все это только гипотеза, но весьма правдоподобная.

Мандельштам понял намерения Сталина. (А может ему помогли понять). Так или иначе, доведенный до отчаяния, он решил попробовать спасти жизнь ценой нескольких вымученных строк. В результате на свет появилась “Ода Сталину”, вызвавшая многочисленные споры.

Когда б я уголь взял для высшей похвалы –

Для радости рисунка непреложной, Я б воздух расчертил на хитрые углы

И осторожно и тревожно.

Можно предположить, что поэт хотел сказать: “Вот если бы я захотел кого-то похвалить, тогда бы...” И далее… Я б поднял брови малый уголок

И поднял вновь и разрешил иначе:

Знать, Прометей раздул свой уголек, Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

В “Оде”* нет славословящих традиционных штампов, она как бы говорит: вот что получилось бы, если бы художник взялся написать о том, к чему у него не лежит душа, но он должен об этом сказать, чтобы спасти себя и близких. “Оды” не получилось, получилось стихотворение о внутреннем состоянии художника, раздирающих его противоречиях между тем, что он хотел бы сказать и чего не позволяет ему душа.

Последний раз его арестовали 2 мая 1938 года. В официальном извещении было сказано, что он умер 27 декабря того же года в лагере под Владивостоком.

Особенности лирики.

Сборники: «Камень» и «Tristia».

«Камень»(1913) - первый поэтический сборник. Этот сборник состоял из 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания «Камня» в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая «ювелирное мастерство», «чеканность строк», «безупречность формы», «отточенность стиха», «несомненное чувство красоты». Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.

Не в пример другим рецензентам*, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: «Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…»

Слова эти тем более удивительны, потому что этнически Мандельштам не был русским.

Настроение «Камня» минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово «печаль»: «О вещая моя печаль», «невыразимая печаль», «Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу», «Куда печаль забилась, лицемерка…»

И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в «Камне» и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы:

…Небо тусклое с отсветом странным -

Мировая туманная больО, позволь мне быть также туманным

И тебя не любить мне позволь.

Во втором большом сборнике «Tristia»(1922), как и в «Камне», большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями. В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, - как влюблённость в жизнь. Любовь для поэта – всё равно, что поэзия.

Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвященное актрисе Александринского театра

О. Н. Арбениной – Гильденбранд:

За то, что я руки твои не сумел удержать,

За то, что предал солёные нежные губы,

Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.

Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: «Стихи Ахматовой – их пять… - нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы».

Особенности поэтического языка О. Мандельштама.

Мандельштам начал свое творчество как сторонник акмеизма. Свою концепцию акмеизма он формулировал в статье «Утро акмеизма»(1919). Здесь он отметал привычное представление об акмеизме, как простом возврате к реализму, к воспеванию действительности. Единственно реальное в искусстве - само произведение искусства. Реальность в поэзии – не предметы внешнего мира, а «слово как таковое». В статье «Слово и культура» (1921) он пишет: «Живое слово не обозначает предмета, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость...» И далее: «Стихотворение живо внутренним образом, тем слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ, это его осязает слух поэта». В этих словах - ключ ко многому в стихах и раннего и позднего Мандельштама.

Останься пеной, Афродита,

И слово в музыку вернись!

Эволюция, которую на протяжении творческого пути пережил Мандельштам, явственно сказалась на его поэтическом языке, образной системе, они существенно изменились от ранних стихов, от книги “Камень” до “Воронежских тетрадей”, “Стихов о неизвестном солдате”.

Для раннего творчества Мандельштама характерно стремление к классической ясности и гармоничности; его стихотворения отличают простота, легкость, прозрачность, которые достигаются скупым использованием простых рифм (“Звук осторожный и глухой...”, “Только детские книги читать...”).

У Мандельштама свойственная акмеистам выразительная, зримая предметность одухотворяется символическим смыслом. В стихотворении отражаются не сами предметы и явления, а их восприятие художником:

О небо, небо, ты мне будешь сниться!

Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,

И день сгорел, как белая страница:

Немного дыма и немного пепла!

В стихотворении - реальная картина: небо белело, как страница, потемнело, как бы исчезло, день сгорел. Речь идет о неотвратимо исчезающем мгновении, о неотвратимом, бесповоротном движении времени. После сборника “Tristia” в “Стихах 1921-1925 годов” и затем в творчестве позднего Мандельштама исчезает классическая ясность и прозрачность, его поэтический язык приобретает метафорическую сложность; неожиданные, усложненные образы делают его стихи трудными для восприятия читателей. Конкретное явление в действительности соотносится с общечеловеческим и вечным. Сложный, наполненный глубоким смыслом мир стихотворения создается многозначностью слова, раскрывающемся в художественном контексте. В этом контексте слово обогащается новым, дополнительным содержанием. Есть у Мандельштама слова-символы, переходящие из одного стихотворения в другое, приобретая новые смысловые оттенки. Например, слово “век” создает понятие, образ, изменяющийся в зависимости от контекста стихотворения: “Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки”, “Но разбит твой позвоночник, мой прекрасный жалкий век” (“Век”); “Два сонных яблока у века-властелина” (1 января 1924 года); “Мне на плечи кидается век-волкодав” (“За гремучую доблесть грядущих веков...”). “Ласточка” в стихах Мандельштама ассоциируется с искусством, творчеством, словом - например: “Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог вернется” (“Ласточка”); “И живая ласточка упала на горячие снега” (“Чуть мерцает призрачная сцена...”); “Мы в легионы боевые связали ласточек...” (“Сумерки свободы”). Поэтику Мандельштама исследователи называют ассоциативной. Образы, слова вызывают ассоциации, которые восполняют пропущенные смысловые звенья. Часто определения относятся не к тому предмету, к которому они грамматически прикреплены, определяемое слово, предмет, породивший какие-то действия могут быть не названы - например: “Я изучил науку расставанья в простоволосых жалобах ночных”. В контексте стихотворения “Tristia” слово “простоволосые” вызывает ассоциацию с внезапным ночным прощанием, со слезами и жалобами женщин. В стихотворении “Где связанный и пригвожденный стон?..” из контекста становится ясно, что речь идет о пригвожденном к скале, обреченном на муки Прометее. “Упиралась вода в сто четыре весла” - этот образ в стихотворении “Кама” ассоциируется с каторжной галерой: путь по Каме поэт проделал под конвоем в ссылку.

Весьма устойчивый, частный образ Мандельштама: черное солнце, ночное солнце, вчерашнее солнце:

Страсти дикой и бессонной

Солнце черное уймем.

У ворот Иерусалима

Солнце черное взошло.

Я проснулся в колыбели,

Черным солнцем осиян.

Это солнце ночное хоронит

Возбужденная играми чернь...

Человек умирает, песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

А ночного солнца не заметишь ты.

Образ черного, ночного солнца - нередкий гость в мировой литературе, особенно религиозной. Затмение солнца - черное солнце - предвестие гибели. Эпитеты у Мандельштама обычно определяют предмет с разных сторон и могут как бы противоречить друг другу. Так, об Андрее Белом сказано “Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак” (“Стихи памяти Андрея Белого”), о Петербурге: “Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый” (“С миром державным я был лишь ребячески связан...”).

Мандельштам решает одну из труднейших задач стихового языка. Он принес из XIX века свой музыкальный стих, заключенный в особых оттенках слов:

Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,

С певучим именем вмешался,

Но все растаяло, и только слабый звук

В туманной памяти остался.

Каждая перестройка мелодии у Мандельштама - это прежде всего смена смыслового строя:

И подумал: зачем будить

Удлиненных звучаний рой,

В этой вечной склоке ловить

Эолийский чудесный строй?

Смысловой строй у Мандельштама таков, что решающую роль приобретает для целого стихотворения один образ, один словарный ряд и незаметно окрашивает все другие, - это ключ для всей иерархии образов:

Я по лесенке приставной

Лез на всклоченный сеновал, Я дышал звезд млечной трухой,

Колтуном пространства дышал.

Он больше, чем кто-либо из современных поэтов, знает силу словарной окраски. Оттенками слов для него важен язык.

Слаще пенья итальянской речи

Для меня родной язык,

Ибо в нем таинственно лепечет

Чужеземных арф родник.

Вот одна “чужеземная арфа”, построенная почти без чужеземных слов:

Я изучил науку расставанья

В простоволосых жалобах ночных.

Жуют волы, и длится ожиданье,

Последний час вигилий городских.

Достаточно маленькой чужеземной прививки для этой восприимчивой стиховой культуры, чтобы “расставанье”, “простоволосых”, “ожиданье” стали латынью вроде “вигилий”. С. Аверинцев пишет: “...Мандельштама так заманчиво понимать - и так трудно толковать”. А всегда ли есть необходимость толковать и понимать?

Так ли уж необходимо это “анатомирование” живого тела поэзии? И разве невозможно Мандельштама просто воспринимать? Многие современники наизусть цитировали яркие, мгновенно запоминающиеся строки:

Медлительнее снежных улей,

Прозрачнее окна хрусталь,

И бирюзовая вуаль

Небрежно брошена на стуле.

Ткань, опьяненная собой,

Изнеженная лаской света,

Она испытывает лето,

Как бы не тронута зимой;

И, если в ледяных алмазах

Струится вечности мороз,

Здесь - трепетание стрекоз

Быстроживущих, синеглазых.

Тематика поэзии О. Мандельштама.

Поэтическое наследие О. Мандельштама - это около 600 произведений различных жанров, тем, включая стихи для детей, шуточные стихотворения и переводы. Диапазон “блаженного наследства” у Мандельштама всеохватен. Он включает мир античности, французской и германской готики, итальянского Возрождения, диккенсовской Англии, французского классицизма и, конечно, русской поэзии... “Чужие” образы будут прорастать как зерно на благодатной почве, переиначенные им на свой лад.

I. Тема античности. Особенно остро он чувствовал античный мир:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся...

В античности он ищет опоры и спасения, ищет чего-то очень простого и в то же время самого важного и прочного в отношениях между людьми, вселяющего надежду на будущее.

На каменных отрогах Пиэрии

Водили музы первый хоровод,

Чтобы, как пчелы, лирики слепые

Нам подарили ионийский мед...

О, где же вы, святые острова,

Где не едят надломленного хлеба,

Где только мед, вино и молоко,

Скрипучий труд не омрачает неба

И колесо вращается легко?

II.Тема смерти. С первых же шагов его творчества тема о смерти стала одной из доминирующих нот в его поэзии. Уже в самых ранних стихах смерть казалась ему единственной проверкой собственной реальности:

Когда б не смерть, так никогда бы

Мне не узнать, что я живу.

Когда поэту еще не было и двадцати лет, он написал:

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

В Петрополе прозрачном мы умрем,

Где властвует над нами Прозерпина.

Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,

И каждый час нам смертная година.

В другом стихотворении он даже отдает смерти предпочтение перед любовью:

Пусть говорят: любовь крылата,

Смерть окрыленнее стократ;

Еще душа борьбой объята,

А наши губы к ней летят.

До предела обострилась эта тема в стихах 30-х годов:

Меня преследуют две-три случайных фразы Весь день твержу: печаль моя жирна,

О Боже, как черны и синеглазы

Стрекозы смерти, как лазурь черна!

III.Тема любви. Краеугольным камнем каждого лирика является любовь. Любовь к жизни, природе, женщине. В поэзии О. Мандельштама любовная лирика занимает важное место. Она светла и целомудренна. Лирический герой Мандельштама - не любовник, скорее - нежный брат, слегка влюбленный в сестру или в “туманную монашку” (из стихотворения, посвященного Марине Цветаевой):

Целую локоть загорелый

И лба кусочек восковой.

Я знаю - он остался белый

Под смуглой прядью золотой.

Нам остается только имя:

Чудесный звук, на долгий срок,

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.

Стихотворение, посвященное О. Арбениной – это редкий случай в ранних стихах Мандельштама столь открытого, страстного проявления чувств:

Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить.

Не утоляет слово

Мне пересохших уст,

И без тебя мне снова

Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь;

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,

И я скажу тебе:

Не радость, а мученье

Я нахожу в тебе.

И, словно преступленье,

Меня к тебе влечет

Искусанный, в смятеньи,

Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее:

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя,

И всё, чего хочу я,

Я вижу наяву.

Я больше не ревную,

Но я тебя зову.

Однако О. Мандельштам был одним из немногих поэтов, посвящавших стихи женам. Даже стихотворение 1937 года, написанное незадолго перед гибелью, похоже на послание влюбленного:

Твой зрачок в небесной корке,

Обращенный вдаль и ниц,

Защищают оговорки

Слабых чующих ресниц.

Будет он обожествленный

Долго жить в родной стране Омут ока удивленный, Кинь его вдогонку мне.

Он глядит уже охотно

В мимолетные века Светлый, радужный, бесплотный,

Умоляющий пока.

Только Мандельштам умел так совмещать горечь и восхищение:

Еще не умер ты, еще ты не один,

Покуда с нищенкой-подругой

Ты наслаждаешься величием равнин

И мглой, и голодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищете

Живи спокоен и утешен –

Благословенны дни и ночи те

И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,

Пугает лай собак и ветер косит,

И беден тон, кто, сам полуживой,

У тени милостыни просит.